Только полторы недели! Но эти полторы недели имеют в моей жизни больше значения, чем три месяца с Косолапенко и десять месяцев с Лисневским.
14 января 1924. Понедельник
Последний разговор с Васей. До сегодняшнего дня еще ничего не было кончено. А сегодня — конец.
Мы сидели у меня. Обычные недомолвки. Я спросила его: «Да или нет?» и загадала: любит ли он меня. Он ответил: да, и стал добиваться вопроса. Кончилось тем, что я написала на клочке бумажки: «Есть ли у вас ко мне хоть немножко чувства симпатии?» И он написал свое желание. Он долго не хотел давать, и мне пришлось уступить и первой бросить ему свою записку. Он прочел и опустил голову. «Ну, теперь дайте вашу!» — «Мне стыдно». — «Вы дали слово». Он бросил свою записку, там было написано: «Я хочу вас поцеловать». Он покраснел и спрятал лицо. «Вот видите, как глупо, я бы не дал, если бы не дал слово». — «А что вы мне ответите?» После долгого колебания и отнекивания он написал: «Вы мне нравитесь, но любить Вас я не могу: я на это не способен». Я улыбнулась и скоро расплакалась. Он опять старался меня утешить, ругая себя. Я показала ему последнюю запись в дневнике. Мне хотелось ему сказать все. «Да! Я в тот вечер в Вас искал другого». — «Чего же?» — «Этого нельзя сказать! Это подлость». — «Нет, теперь уже надо все говорить». После долгого колебания он написал одно только слово: «Страсть». — «Что вы понимаете под этим словом?» (Я все плакала.) Он пожал плечами. «Вы это испытывали?» — «Да, в тот вечер». — «Все-таки я не понимаю, что вы тогда хотели». Он стоял передо мной. «Я… хотел… вами… Дальше понятно». — «Нет. Скажите, напишите!» — «Нельзя. Это гадость! Вы будете считать меня подлецом!» А спустя несколько минут написал: «Обладать». — «Что ж? Попробуйте!» — «Нет. Я вас не понимал тогда…» Тут вошла Мамочка. Я старалась спрятать лицо, но она сразу заметила красные глаза и замешательство. «Ну, что тут у вас произошло?» Вася нашелся: «Да так! Поругались немного». Мамочка скоро ушла, а мы стали совещаться, как бы спрятать концы в воду. Я плакала. Вася стоял надо мною и взял меня за руки. Потом положил голову на плечо и успокаивал, и поцеловал в голову. Я посмотрела на него: «Вася, никогда не обманывайте меня!» — «Я не обманываю». — «Вы больше не придете сюда?» — «Приду». — «Обещаете?» — «Да». — «Так же, как и теперь?» — «Только реже. Как в прошлом году». К ужину он ушел. Так прошел сегодняшний день от обеда до ужина. Кончилось все. Вася ушел, и ушла даже и мечта о нем. Что же осталось? Милый, милый Вася! Мне больно, но он не виноват. Он такой милый, порядочный. Чем же теперь жить?
А дома Мамочка с Папой-Колей долго допытывались, что между нами произошло. Я отвечала: «Ничего». Мне нездоровилось, я кисла, даже мерила температуру. «Не обидел ли, не сделал ли чего-нибудь дурного?» — «Просто у меня такое нервное состояние. Вот и сейчас плачу». Пока на этом дело и кончилось.
На душе пусто и больно. Милый Вася! Когда же я его увижу? И как нужно жить после того, что произошло.
15 января 1924. Вторник
Слишком много острых переживаний. В душе какие-то пестрые лоскутья. Ночь под Новый Год, сцена на мимозовой аллее. Я была с Сергеем Сергеевичем. Он вынул из кармана мою руку и принялся целовать. Мне было весело, зачаровывала красота лунной ночи, пьянила мысль о Васе. Потом он обнял меня за талию и хотел поцеловать. Я увернулась. «Ирина Николаевна! В такую-то ночь!» А ночь была хорошая. И я была счастлива. А теперь, в Новом Году, — совсем не то. Сергея Сергеевича я боюсь. Косолапенко давно не видела. С Васей все кончено. Недаром я вчера утром написала в стихотворении: «Страшно думать о будущем и дальнем, последнему месяцу прошептать: прощай!» Как будто бы я чувствовала, что все кончится. Что дальше делать? Неужели же я, правда, «свихнулась»? Теперь надо приниматься за дело, зубрить все дни, хоть в этом году достичь успеха. А то — совсем на это время не останется. Мне только хочется, чтобы Вася пришел. Ничего не должно изменяться в наших отношениях.
16 января 1924. Среда
Вчера днем у меня сидели Коля Овчаров и Йося Таутер. Потом вдруг является Вася. Мне было страшно приятно. Довольно весело провели время до ужина. Начали уговариваться насчет вечера. Я звала к себе. Йося не мог. Коля вступал в дежурство, к тому же он и в третьем разряде. Вася уговаривал его остаться: «А то я один тоже не приду». Коля остался. До 10 часов мы втроем играли в карты. Вася умышленно сидел рядом со мной. Потом уговорили Колю пойти в ту комнату за табаком. «Ну, как? — спрашивает Вася, — ночью хныкали?» — «Ничего». — «Обошлось?» — «Да уж как-нибудь». — «А я вот ночь не спал». — «Мне очень приятно, что вы пришли». — «Я поэтому и пришел. Должен был быть дежурным и подсменился». Вскоре пришел Крючков и Станкевич. Потом Петр Ефимович. Было очень весело. Я кокетничала направо и налево. Вася был внимателен ко мне. Его близость на меня странно действовала. Мне кажется, что и я возбуждала в нем такие же чувства. Около 12-ти кадеты собрались идти. Уговаривали меня пойти провожать. Я сначала не хотела, не хотелось возвращаться с П.Е. Потом пошла. Забежали с Васей вперед. «Какая хорошая ночь», — говорит. «Да, как раз для лунного наряда». — «Лунные наряды не бывают так многолюдны». — «Пошли?» Мы еще удрали вперед. «Я завтра дежурю, напишите мне письмо, чтобы не было скучно». — «Ладно, напишу». Ничего не было сказано, но было легко и весело. Проводили почти до самого форта. Возвращаюсь с П.Е. Он опять за старое. «И вам это весело? Такая неестественность…» Я обозлилась и молчала.
Сегодня перед ужином П.Е. зашел ко мне. Повторилась даже бывшая сцена. Он видел то, чего нет, вызывал меня на второе действие, и когда я ему сказала в сотый раз, что то была ложь, мне показалось, что он сдерживал слёзы. Наговорил кучу жалостливых слов, вроде: живите, веселитесь, кокетничайте. Кстати, о кокетстве: «Понимаете ли вы, что в этих мальчиках вы можете пробудить одно чувство?» — «Какое?» — «Какое не следует пробуждать». — «То есть?» — «Страсть». — «Я этого слова не понимаю». — «Вы его не поймете. Это понятно только мужчине!» — «Ну а все-таки: что это такое?» — «Подлость».
20 января 1924. Воскресенье. До 12 дня
Жду Васю. Вчера, прощаясь, он сказал: «До завтра». Сегодня последний день. Он должен окончиться безумием: или поцелуем, или чем-нибудь сверхъестественным. Если он будет серым, как вчера, мне будет очень тяжело и трудно начинать спартанские будни. Ему тоже чего-то хочется. Или меня он любит, или это страсть.
Вечер. Около 12 ночи.Сегодняшний день не обманул моих ожиданий. После ужина мы с Васей были некоторое время одни. Мы дурили, немножко ругались, упрямились. Потом пришли — Сережа Шмельц, Мима и Пава Елкин. Начали играть в карты. Не помню, с чего началось, но мы с Васей поссорились, наговорили друг другу немножко дерзостей, потом он что-то спросил, я не ответила. Когда мы кончили игру, он оделся и вышел. Я за ним. Поговорили за дверью. Он переломил себя и вернулся. Но был все время кислый, вялый, все молчал. Нас позвали чай пить, Вася отказался. Когда те трое вышли, я немного осталась с Васей. «Вы сердитесь, Вася?» — «Нет, Ирина, не сержусь». — «Правда?» — «Честное слово». — «Так что же вы тогда ушли?» — «Ну, это тогда было, а теперь нет». — «Мне очень неприятно». — «Нет, Ирочка, не надо, я не вернусь». Но у меня глаза уже плакали, и я пошла вытереть их полотенцем. Он обнял меня, как-то нежно прижался ко мне и тихо, почти неслышно, поцеловал. И мы вместе отправились в ту комнату. Потом в начале двенадцатого он собрался идти и пошел ко мне за бушлатом, я за ним, якобы лампу зажечь. Мы говорили о том, что вот праздники кончились и не принесли они ничего, что от них ждалось. «А чего вы хотели от праздников?» — спросил Вася. «Сама не знаю, Вася. Слишком многого и слишком малого». Он меня ясно понимал в тот момент, но как всегда просил назвать. «А чего вы хотите?» — «Этого нельзя сказать». Я схватила его за руку: «Вася, скажите, зачем еще скрывать?» — «Нет…». Потом я не успела ничего сообразить, как мы поцеловались, и он выбежал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});